РАЗ, ДВА,ТРИ...

Как создать в XXI веке  богатую и сложную архитектуру? Современные западные архитекторы нашли решение.

Они придумывают один элемент и повторяют его многократно.

проект Лара Копылова фото Christian Richters,Paul Raftery/View, предоставлены архитекторами –1/2005

Долой монотонность!

Есть мнение, что в архитектуре и дизайне наступает эпоха техногенного барокко. Вот был строгий стерильный модернизм-минимализм, здания-коробочки, строгая рациональная современная мебель. Теперь же все поплыло, вздыбилось и взлетело. Диваны заворачиваются в спирали, как у Фабио Новембре (Fabio Novembre), или валяются, как скульптуры-ландшафты Захи Хадид (Zaha Hadid), а уж архитектура и подавно съехала с катушек. Только ленивый не рисует нынче в компьютере чего-нибудь биоморфного. Кое-что уже построено: остановка-леденец в Нидерландах Мауриче Нио (Maurice Nio), галерея «Змея» в Париже (R & Sie). Компьютер позволяет создавать как кривые, так и ломаные поверхности, а также поверхности со сложной фактурой-кожей. Но называть все это барокко не совсем верно. Назовем это всеобщее движение к разнообразию избыточностью.

Откуда она взялась?

Еще в 1970-е годы современную архитектуру упрекали в монотонности и бесчеловечности. Действительно, спальные районы (массовое выражение модернизма), решив проблему жилья, эстетически себя исчерпали довольно быстро. В развитых странах это привело к тому, что люди отказывались в них жить, и властям пришлось даже взрывать дома, превратившиеся в трущобы. Ответом на монотонность стала архитектура постмодернизма 1970–80-х, насыщенная историческими деталями и более дружественная к публике. И современные архитекторы не сдают позиций. Они нашли свой способ борьбы с монотонностью. Тем более что коммерческий успех избыточности стал очевиден.

Подушка, попа и лепнина

Известный международный архитектор Эрик ван Эгераат (Eric van Egeraat) на лекции в Москве объяснил, что такое избыточность и почему людям (заказчикам) надоели стерильные, скучные прямоугольные здания. Он нашел доступные аналогии. «Всем нравится плоть, — кричал он, и на экране появлялись пышные телеса, — и никому не нравятся кости» — слайд с рентгеновским снимком позвоночника. В архитектуре надо добиваться мягкости, увещевал Эгераат. А чтобы русская аудитория не ошиблась в понимании английского слова «softness», рисовал в воздухе подушку и указывал на собственную пятую точку. Затем на экране появился свод барочной церкви, сплошь покрытый позолоченным лепным декором: «Вот это мягкость, богатство, это людям нравится». Наконец он показал, как мягкость реализуется в современной архитектуре — в его, эгераатовской.

«Мягкие» формы ван Эгераата

Ничего мягкого в проектах Эгераата не видать, никаких плавных линий. Комплекс «Русский авангард», спроектированный для Москвы (не понравился мэру и не будет построен), демонстрирует фасады, испещренные цветными полосками, — стилизация живописи Малевича, Поповой и проч. Офисное здание компании AT 84/B в Будапеште поражает огромным количеством косых стоек, расположенных под разными углами. По словам автора, «при всей современности композиции, материалов и качестве строительства, фасад, тем не менее, богатством и сложностью напоминает находящиеся по соседству эклектические виллы XIX века». На самом деле общего довольно мало. В эклектике на фасаде механически соединяются мотивы разных стилей, а у Эгераата форма строится на повторении одного элемента. Никаких ассоциаций с телесностью, с плотью, которых так много в историческом барокко, в здании АТ нет, напротив: сплошная колючесть и жесткость. Это другое богатство и другая сложность. Ясно, что в словоупотреблении Эгераата слово «мягкость» равнозначно «избыточности». Это вообще характерно для современных архитекторов — употреблять термины прежней эстетики, постепенно подменяя их содержание. Теперь сложный, богатый, мягкий — не то, что раньше, а другое. Скоро узнаете что.

          Но не будем придираться к словам. Попробуем найти корни избыточности. Если посмотреть на историю западной архитектуры, то самыми избыточными стилями в ней будут готика, барокко, ар нуво и ар деко. Во всех этих стилях избыточный декор подчинен рациональному принципу. В готике вся скульптура организована в соответствии с членениями фасада, а нервюры в сводах, при всей внешней декоративности, имеют и конструктивный, и художественный смысл. В барокко, несмотря на «разорванные фронтоны» и волнообразные фасады, сохраняется классическая симметрия. В ар нуво растительные мотивы более свободно ползут по фасаду, но сам тип линии настолько узнаваем и одинаков, что этот стиль опознается лучше любого другого. Короче, хотя бы какая-то  логика в этой избыточности сохраняется, если не логика конструкции, то логика повторения одного мотива.

          В современной западной архитектуре избыточность основывается на повторении (иногда с небольшим изменением) одного мотива. Мотив этот всегда можно вычленить, так же как и принцип, по которому он повторяется. Это немного похоже на минималистскую музыку, когда один аккорд долбится несколько минут, потом переходит в другой, а произведение не имеет начала и конца и просто обрывается. Если в будапештском здании это косая вертикаль, благодаря которой образуются и косые окна, и косой атриум, и «колышущийся» фасад, то в интернет-студии в Голландии архитектурной группы ONL это алюминиевый треугольник, который является и конструктивной, и декоративной основой. Здесь, как и у Эгераата, использованы современные возможности света: к треугольникам присоединены светящиеся палочки — своеобразные нервюры. Постройка выполнена с помощью специальной программы, соединяющей стадию компьютерного проекта со стадией фабричного производства. Та же программа, что чертит деталь на экране, вырезает ее на станке. Фасад Шведского парламента состоит из одинаковых элементов. Единица формы — кусок стены с затейливым балкончиком. Группа MVRDV придумала некий город, состоящий из разноцветных контейнеров. Функции у них разные: жилье, кафе, офисы, галереи, спа, школы, но единица-контейнер — одна и та же. В пристройке к Центру театральных искусств в Мемфисе элементом повторения служит крупный конструктивный элемент — полый конус, который дает смешной эффект: когда находишься внутри него, ты под открытым небом, над тобой нет крыши, когда сидишь снаружи, на круговой скамейке, изогнутый конус образует навес.

          В общем, это избыточность, которая никогда не переходит в бесформенность. Она умопостигаема. Вот такое оно, западное чувство формы. N

ЗДОРОВАЯ ПОЛНОТА?

Если Запад понимает избыточность как повторение одного мотива, то русская избыточность в архитектуре — это все сразу и отовсюду, изо всех стилевых коробочек. Новая архитектура Москвы отчасти странная и безвкусная, но бодрая, нескучная и «полная», как русский тип фигуры. текст Лара Копылова фото Андрей Ягубский

Новая архитектура Москвы То, что в городе сегодня строится, можно разделить на три части.

1) Архитектура с историческими деталями, случайная до бессмысленности — так называемый московский, или лужковский стиль; 2) архитектура с историческими деталями, случайность обыгрывающая и по ее поводу иронизирующая; 3) архитектура чисто модернистская или чисто классическая, неслучайная и понятная профессионалу, но не очень заметная обывателю. Такой мало, например Купер-хаус С. Скуратова (Бутиковский пер.) или Дворянское гнездо И. Уткина (Денежный пер.). Лужковский стиль вызывает массу эмоций: обывателям нравится («лучше, чем коробки»), архитекторы ругают, особенно здания начальствующих коллег, приближенных к власти. Творчество М. Посохина служит главной мишенью. ТЦ на площади Восстания — несуразное издевательство над готикой, Центр Галины Вишневской на Остоженке — над классикой. Если бы такое здание появилось в Петербурге, оно выглядело бы как новый русский в библиотеке. Но Москве, как сказал архитектор Сергей Ткаченко (см. с. 102), «все подходит». Город эклектичный — дальше некуда. В 20-е годы философ Вальтер Беньямин был поражен: достаточно свернуть в подворотню с оживленной улицы с высокими городскими домами, чтобы очутиться на деревенской площади с церковью, курами, избами. Сегодня кусков деревни почти не осталось, но эклектичность та же. Возьмите Полянку: храм XVII века, брежневская девятиэтажка, лужковские нарядные офисы, сталинский гигант — и все на одной улице.

Среда виновата Архитекторы (не придворные, а нормальные, которым не все равно, как выглядят их постройки) понимают, что чистый стиль лучше, чем эклектика. Их так учили. Но реальная ситуация вынуждает к компромиссам. Власть хочет, чтобы архитектура воплощала «дух национальной истории», заказчик хочет личной репрезентативности, а архитектору надо еще соблюсти профессиональные нормы, чтобы не стыдно было в глаза коллегам смотреть. Тогда архитектор вспоминает, во-первых, про средовой подход, в соответствии с которым здание должно вписываться в среду. А среда несуразна, значит, оправдывает любую несуразицу. Во-вторых, архитектор вспоминает стиль постмодернизм, в котором исторические детали цитируются с искажением, что демонстрирует иронию по отношению к ним. Между тем постмодернизм, родившийся на Западе в 70-х как реакция на исчерпанность всех стилей и вследствие этого вялый, капиталистической Москве — не пришей кобыле хвост. Ни у общества, ни у архитекторов никакой исчерпанности, сплошной энтузиазм. Архитекторы лишь двадцать лет назад получили возможность строить, как им хочется. Заказчикам требуется самовыражение. Постмодернизм и средовой подход — отговорки.

Азиаты мы! Лозунг «все подходит» равнозначен лозунгу «все можно». Но в зависимости от таланта получается или интересно, или странно. В доме, построенном группой «АБВ», атланты несут на плечах модернистский эркер, один из них — с лицом автора. Шутка. Метафора тяжкого бремени архитектуры. Купеческое яйцо в Машковом переулке было бы нашим ответом яйцу-небоскребу Н. Фостера (N. Foster, офис Swiss Re в Лондоне), но наше придумано раньше. Музей Пушкина с оторванной угловой ротондой — ирония на тему классического особняка. Это вещи интересные. А вот больница Меерсона, похожая на собор с ракетами земля–воздух, и офис РЖД с арками колизея на хайтековом здании выглядят странно. Донстроевские «теремки» на многоэтажках без комментариев. Художественное качество перечисленных зданий разное. Но если всю эту архитектуру показать на Венецианской биеннале, ее не поймут. Западному человеку в этом мерещится азиатский разрез глаз и загадочная русская душа.

Ушастые, но не глазастые С пластическими искусствами в России всегда были проблемы. Мы одарили мир Толстым и Достоевским, Мусоргским и Чайковским, но не архитектурой и не живописью. То ли свет в наших широтах, в отличие от Средиземноморья, делает серыми все цвета. То ли физически освоить и обустроить наши просторы тяжело. Пластическое начало растворяется или замусоривается.

Что делать — расслабиться или устыдиться?

Отсутствие вкуса не смертельно. У американцев его тоже нет (отмечают, что студентка-искусствоведка одета как бомж, с той разницей, что вещи чистые и дорогие). Есть короткие периоды, когда при относительном благоденствии русские ездят учиться за границу и у страны есть деньги построить то, чему они научились. Периоды эти известны. Ездили при Петре и Екатерине, в XIX и в начале XX. Сейчас наступает такой период. В результате заграничного обучения архитектор освоит общепонятный язык, тогда национальное содержание скажется само собой. n

P.S. Моего канадского приятеля поразили в Москве две вещи: родители разрешают детям есть на улице шоколад («У вас низкая материальная культура»), но в Москве раз в сорок больше оркестров, чем в Монреале («У вас жить интереснее»). Вот и в архитектуре у нас так: куча проблем, но интересно.

НАМ ВСЕ ПОДХОДИТ

Дом «Патриарх» на Патриарших известен сегодня на всю Москву.

Его автор, архитектор и директор НИиПИ Генплана Сергей Ткаченко

относится к эклектической пестроте столицы позитивно, но с долей иронии. Это отношение он выразил и в «Патриархе», и в эксклюзивном интервью журналу «ИНТЕРЬЕР+ДИЗАЙН».

интервью Лара Копылова компьютерная модель предоставлена архитектором

Творцы дома На доме 12 скульптур. Я сам разрабатывал концепцию. Был соблазн с апостолами, с временами года, но ироничный подход возобладал. Cделали творцов дома. Прототипы фигур античные и ренессансные, а лица портретные. Один Заказчик в виде римского воина стоит с кнутом, а другой — с портфелем и пряником. Воплощают два типа воздействия на несогласных. Есть Строитель с мастерком, Градостроитель, Летописец. Автопортретная фигура Скульптора нянчит скульптуру на руках. Есть мой портрет, в руках я держу проект этого дома в виде свитка. Мы, конечно, далеки от ассоциаций со святыми, наши скульптуры — ирония по отношению к скульптурам на гостинице «Пекин» или Библиотеке Ленина.

Неповторимость Заказчик хотел, чтобы дом был неповторимым. Мы все сделали для этого. Мы решили воспроизвести усадебность въезда. Помните, раньше кареты господ подъезжали ко входу под портиком. Поэтому угол здания опирается на мощные колонны, и под ним перед входом образовался проезд. Мы хотели сделать как можно больше квартир с видом на Патриаршие, поэтому надо было как можно дальше выскочить на пруды с эркером. А между колоннами собирались скульптуру яйца поставить. Тогда дом был бы курочкой рябой, которая снесла это яйцо, было бы оригинально. Но у заказчика денег не хватило на яйцо.

Ирония Детали этого дома можно найти либо в классических увражах Виньолы и Палладио, либо в московской архитектуре. Вот, например, сдвоенные колонны. В этом же квартале с другой стороны стоит дом со сдвоенными пилястрами. Это мотив классический, но мы его превратили в карикатуру на самого себя. Наши колонны «вытягивают» дом — это как бы декор фасада, а не конструктивный элемент.

Макушка Много было идей. Вплоть до того, что мы пытались водрузить знаменитое яйцо на крышу, но оно не прошло согласования (зато построили дом-яйцо на улице Машкова). Потом я увидел в Копенгагене церковь со спиралевидной колокольней ХVIII века. Мы нарисовали эту спираль на «Патриархе», но на совете я ее сначала не продавил. Тогда будущие владельцы квартир встали грудью, заказчик уперся: «Мы продали квартиры в доме с таким завершением!» Изготовили башню на фабрике, привезли, собрали, и я подумал: «А зачем ее облицовывать? Прозрачная лучше». Но к Татлину, как думают, она отношения не имеет. Купол на крыше покрыт волной из нержавейки (похожее покрытие есть на крыше пристройки нью-йоркского Гуггенхейма). Вот такое эклектическое, не побоюсь этого слова, сочетание cпирали и купола. И все это доведено до «чуть-чуть больше, чем нормально».

Место Патриаршие пруды — место мистическое, градостроительно сложное. Мне удалось возвысить дом над окружающей застройкой. Он должен был отличаться от окружения и обозначать Патриаршие пруды в городе. Их же не видно с Садового кольца. А дом обозначает присутствие этого места своим объемом с необычным завершением. Удел столицы мучиться. Москва — город, который в конце концов способен все впитать и переварить. Мы можем сказать: «Это не подходит Петербургу». Но про Москву так сказать нельзя. Москве все подходит! И это правильно. В доме «Патриарх» мы это отразили. N

ОПЛОТ ШОТЛАНДСКОГО НАРОДА

В конце 2004 года английская королева открыла новое здание Шотландского парламента, придуманное Энриком Мираллесом и построенное шотландской компанией RMJM.

проект Лара Копылова фото Christian Richters, Paul Raftery/View, предоставлены архитекторами 12

Новое здание Шотландского парламента построено у подножия скал, по соседству с известным всему миру дворцом Холируд, где находится резиденция английской королевы. В 1997–1998 годах был проведен международный архитектурный конкурс на проект парламентского комплекса. Выиграла команда известного испанского архитектора Энрика Мираллеса (Enric Miralles) EMBT и местная шотландская компания RMJM. Смерть Энрика Мираллеса (2000 год) несколько омрачила процесс проектирования. Тем не менее парламентский комплекс в 2004 году был успешно завершен. Очевидно, что дизайн комплекса продиктован не задачами государственной репрезентативности. Или это не типичная репрезентативность.  Если не знать, что это парламент, можно принять его за филармонию: зал заседаний — за концертный зал, а офисы парламентариев — за репетиционные. Как если бы государственные мужи вместо серых костюмов с галстуками надели богемно-артистические наряды.

          Комплекс состоит из офисного здания, реставрированного Квинсберрихауза, и Зала заседаний. Офисное здание рассчитано на 105 членов парламента, их секретарей и помощников. Одинаковость офисов выражена на фасаде с помощью одинаковых окон, но сами окна крайне вычурной формы, отдаленно напоминающей древесный лист. Внутри перед ними расположены сводчатые ниши, в которых и сидят депутаты. Самое важное и эффектное помещение — фойе депутатов: пространство со сложными деревянными перекрытиями и световыми фонарями в форме опять-таки листьев. Это сердце комплекса, через него проходят основные линии передвижения людей (от кафе до церемониальной лестницы и от фойе парламентариев до Квинсберрихауза). Более скромное фойе — для публики. Но и в нем наряду с обычной стойкой, за которой сидят сотрудники, есть экстравагантные черты: так, на потолке с открытой бетонной фактурой вырезаны кресты и другие фигуры. Бетонная фактура мотивируется связью с пейзажем.

          Природа служит здесь главным вдохновляющим мотивом. Не конкретный ландшафт, а природа вообще. Сложные пересечения деревянных и стальных балок в зале заседаний и в фойе депутатов, открытые взору дренажные конструкции и желоба представляют собой «бесчинство», почти иррациональное для глаза соединение, подобное сплетенным ветвям деревьев, причем деревьев в бурю. Временами их «сносит», и в просветах показывается небо. На фасаде офисного здания растительные мотивы подчинены рациональному орнаменту, но общее впечатление бури в лесу остается. N

ЗЕЛЕНЬ НАМ ПОМОЖЕТ

Архитектура интегрируется в природу, а природа в архитектуру. Этот процесс приятен всем без исключения: архитекторам, пользователям и зрителям.

проект Лара Копылова фото Hascher+Jehle Architektur, Willem Franken, предоставлены архитекторами

Заигрывание с природой

Большинство архитекторов не любят зелень, потому что она закрывает их произведения. Но некоторые особо сознательные преодолели ревность. Они зелень обыгрывают и даже делают источником формальной новации. Жан Нувель (Jean Nouvel) в здании Фонда Картье поместил нарядный сад за стеклянным фасадом, а перед ним посадил деревья. Зелень отражается, как будто накладываясь на собственное изображение на экране. В таком контексте стекло кажется водой. Получилось заигрывание с природой. Она служит архитектуре, а не мешает. Похожий прием использован в доме бюро А-Б, спроектированном для Москвы. Зимние сады квартир выходят на стеклянный фасад, образуя зеленый экран.

          Архитекторы носятся с идеей города-сада с начала ХХ века. Проект жилого микрорайона в Чайна-тауне в Сингапуре — очередная попытка. При высокой плотности заселения многоэтажек недостаток «земной» зелени компенсируется висячими садами (ширина 1,4 м). Дома на нескольких уровнях соединены «небесными» улицами, там будут греться на солнышке пенсионеры. Улицы крытые, со стороны квартир ограничены решетками, увитыми растениями. Решетки пропускают воздух и свет, но загораживают квартиры от любопытных глаз. Проект замечателен необыкновенным количеством зелени, но в остальном очень похож на корбюзианские районы из стандартных башен, соединенных висячими дорогами. В прошлом веке такие районы устроили во многих странах, но они превратились в трущобы и были снесены либо оставлены жителями. Насильственная коммунальность (кухни квартир выходят в одно пространство) опасна, разве что зелень смягчит ситуацию. Архитекторы используют растения и по прямому их назначению, и как символ гуманности. Скажем, авторы офиса DVG насытили его живыми оливковыми деревьями и уподобили оранжерее. А другим достаточно намека: в здании компании Aluminium Centrum колонны подражают бамбуку, в приюте для наркоманов стены покрывает пышный узор из зеленых листьев плюща. N

ИНТЕРВЕНТ

В ХIХ веке быть холостяком cчиталось неприличным, в ХХ — нормальным, в ХХI модным. Пережив советский быт, Дом холостяков вернулся к своему первоначальному амплуа.

текст Лара Копылова фото Игорь Пальмин (1), Сергей Моргунов (портрет),

фото на с. 103 предоставлено moskva@kotory.net

Дом холостяков, построенный в 1913 году, восприняли восхищенно-враждебно. С одной стороны, им восхищались как техническим чудом — десятиэтажный гигант, «тучерез», самый высокий на тот момент в Москве, с европейским уровнем комфорта: ванными, электроосвещением и лифтами. С другой стороны, небоскребов боялись. Незадолго до этого рухнул девятиэтажный дом в Калашном переулке, поскольку стройка велась без соблюдения технологии. Автор и хозяин Дома холостяков, немецкий инженер Эрнст Рихард Нирнзее — тоже вызывал подозрения. Никто про него ничего не знал. Этот человек, хотя и построил несколько высотных домов в Москве, ни в каких архитектурных сообществах не состоял. Видимо, мешала ревность московских коллег. Имя его упоминается лишь в строительных документах.  Исключение — дом в Гнездниковском, о нем много писали в прессе, и имя Нирнзее навсегда к нему приклеилось. Несмотря на конкуренцию, инженер сумел удержаться на рынке, поскольку владел техническими секретами новой архитектуры и был не бедным человеком. Он купил участок в Гнездниковском за 192 тысячи рублей и на месте полуразрушенных лачуг построил дом с дешевыми однокомнатными квартирами без кухонь для молодых деловых людей. Они резко отличались от распространенных тогда «семейных» пяти-семикомнатных апартаментов, которые могли себе позволить снять лишь уже состоявшиеся адвокаты и врачи типа профессора Преображенского. Площадь квартир была от 27 до 47 кв. м, а планировка приближалась к студийной; в каждой имелся альков для кровати. После начала Первой мировой войны, в связи с ростом антинемецких настроений, Нирнзее вынужден был покинуть Россию. Дом он продал банкиру Д. Рубинштейну за баснословную сумму — два миллиона сто тысяч рублей. Говорят, Рубинштейн подарил дом своему другу Григорию Распутину за то, что тот вызволил его из тюрьмы, но документальных подтверждений нет.

          Это дом-интервент. Он заслан в 1913 год из нашего времени. Появившись прямо накануне безобразия и беспредела, которые наступили в 1914, он попал в водоворот

разрушений и войн, не погиб и расцвел после перестройки. Хотя исторически дом принадлежит прошлому веку, в некотором смысле это пророческий образ нашего времени. Восхищение техникой, столь свойственное веку XXI, сопровождало дом при строительстве, было заложено в его идее. Стиль рациональный модерн с его механистичностью тогда воспринимался враждебно (большие одинаковые окна сравнивали с «мертвыми глазами»), а сейчас ценится, признается предшественником модернизма.

          Структура дома для своего времени совершенно уникальна. Стандартные доходные дома, распространенные тогда, четко показывали стратификацию общества: дворянско-буржуазный бельэтаж, разночинные более высокие этажи, люмпенизированные подвалы и чердаки. Разница воплощалась в величине и богатстве отделки квартир (это до сих пор видно по окнам на фасаде). Дом Нирнзее с его рациональной планировкой, одинаковыми этажами, длинными коридорами и маленькими квартирами-ячейками предполагает совсем другую организацию общества, более близкую современности. В сегодняшнем обществе люди равны, если не экономически, то политически, а также в доступе к информации и развлечениям. Не зря Дом холостяков так похож на дома-коммуны 20-х годов и экспериментальные дома Ле Корбюзье 40–50-х: они тоже были футуристическими экспериментами, тоже уравнивали обитателей при помощи одинаковых маленьких ячеек. Но поскольку дома-коммуны предназначались для рабочих, образ этой архитектуры стерильный, без артистической ауры. К тому же, дома-коммуны заражены идеей коллективизма. Небоскреб, напротив, предназначался для крайних индивидуалистов, какими обычно и бывают холостяки.

          Дом холостяков зафиксировал в архитектуре и в языке потрясение семейных основ. Здесь вектор такой: в XIX веке быть холостяком неприлично, в ХХ — нормально, в XXI — модно. Этот дом как бы провозгласил, что значительная часть мира состоит из независимых творческих и деловых людей, которым для выживания не нужен семейный очаг (поэтому в квартирах не было кухонь, зато предусматривались бытовые службы в подвале, обслуживающий персонал и ресторан). Население дома, что в 1913 году, что сейчас, — это масса «свободных радикалов», часто совмещающих в одной квартире дом и офис (тоже сегодняшняя тенденция). Здесь располагались редакция журнала «Накануне», где Булгаков напечатал свои «Записки на манжетах», и редакция журнала «Россия», издатель которого, Исай Лежнев, стал прототипом дьявола в «Театральном романе». Здесь поселились издательство «Советский писатель» и журнал «Огонек», выходивший тогда на газетной бумаге. Здесь были конторы товарищества «Киночайка», а по соседству квартиры ее владельцев. Здесь, в квартире Бурлюка, собирались футуристы, Маяковский приходил читать свои стихи, заглядывал Татлин. В доме работали и жили, и работу от жизни не отделяли, что очень по-холостяцки. Впрочем, не всем быть холостяками. В Гнездниковском Булгаков познакомился с третьей женой, ставшей прообразом Маргариты. 3накомство его героев, Мастера и Маргариты, произошло здесь же.

          Развлечения, придуманные для жителей дома еще в 1913 году, тоже выглядят очень современно. Самые «пикантные» части дома, где особенно клубились музы, — обитаемые подвал и крыша. В подвале предполагался клуб для общения, в 1915 году открылся театр-кабаре «Летучая мышь». А на крыше образовался съемочный павильон «Киночайки» (поблизости от Страстной площади — тогдашнего «Голливуда»). Когда в «Киночайке» снимались боевики, трюки ставились тут же, на нирнзеевской крыше. Один из актеров за 500 рублей отважился спуститься по водосточной трубе. На высоте седьмого этажа труба разъединилась, и дальше ему пришлось двигаться, цепляясь за еле выступающие из стены кронштейны. Все кончилось благополучно, если не считать неисправной камеры, из-за которой трюк так и не был снят.

          Почему-то дом притягивал к себе катастрофы. С ним связаны самоубийства и убийства, реальные и художественные. Герой булгаковской «Дьяволиады», чиновник Коротков, отстреливается от преследователей на крыше небоскреба («как оглушительная зингеровская швейка, завыл и затряс все здание пулемет. Стекла и рамы вырезало в верхней части как ножом, и тучей пудры понеслась штукатурка») и в конце концов бросается вниз головой в переулок. Возможно, это отголосок реальной стрельбы: в дни Октябрьского переворота установленный на крыше нирнзеевского дома пулемет расстреливал юнкеров, укрепившихся в доме градоначальства, что был на месте нынешнего МХАТа. Не один персонаж погиб по вине этого рокового здания. В повести Андрея Синявского «Гололедица» героиню убивает огромная сосулька, сорвавшаяся с его крыши. В 2004 г. здесь было совершено покушение на Елену Трегубову, автора книги «Байки кремлевского диггера».

          После революции небоскреб получил название 4-й Дом Московского совета, прежних жильцов повыгнали, их сменила советская номенклатура. В 30-е годы треть жильцов дома была репрессирована. Тогда в доме жил прокурор «больших процессов» А.Я. Вышинский (который однажды чуть не отправил за решетку напроказившего мальчишку). Аура террора надулась еще больше.

          Впрочем, жизнь замерла не совсем: крыша дома продолжала функционировать, хотя кинопавильон закрыли, опасаясь пожаров. В годы НЭПа там располагался ресторан и открытый кинозал. Начиная с пяти часов вечера, на крышу пускали всех желающих полюбоваться панорамой Москвы. Вход стоил 20 копеек. Позднее там учредили столовую Моссельпрома и детский сад. Все довоенные годы жители дома пользовались крышей. Дети там играли в футбол, катались на велосипедах, пенсионеры вязали и резались в домино. Потом крышу закрыли, но отдельным режиссерам удавалось на нее пробиться. Эльдар Рязанов использовал ее при съемках «Служебного романа».

          В наше время, когда мир расширился, а интернациональные контакты стали нормой, дом идет в ногу с веком. Здесь живет много иностранцев. Вечером, по рассказам аборигенов, на лестничных площадках наблюдается вавилонское смешение рас. N

АКСЕЛЕРАЦИЯ

В Гонконге построен Чёнг-Конг-Центр (Cheung Kong Centre) при участии знаменитого «небоскребщика» архитектора Сезара Пелли (Cesar Pelli) и не менее знаменитых конструкторов Ove Arup & Partners. текст Лара Копылова фото Tim Griffith / Esto

Небоскреб есть форма самовыражения, а не экономическая необходимость. Действительно, ведь даже при максимальной стоимости земли здание, поднимающееся больше, чем на 60 этажей, не может быть экономически целесообразным. Тем не менее, небоскребы продолжают строить. Такое строительство сродни спорту. И едва ли случайно этот «спорт» так популярен в Гонконге и других свободных экономических зонах, куда съезжаются молодые, амбициозные, холостые люди. Их образ жизни идеально сочетается с архитектурой: и то и другое нацелено на рекорд. Иррациональность рекордной высоты, достигаемой вопреки целесообразности, оказывает психологическое воздействие на конкурента. В этой гонке понты считаются обязательными. По меткому выражению одной писательницы, человек без понтов равняется по степени неприличия человеку без штанов.

          В случае небоскребов бессмысленно говорить о художественной выразительности. Их оценивают по высоте и новизне конструкции. Шестидесятидвухэтажный Cheung Kong Centre (CKC) имеет рост 290 м. Это далеко не предел. «Покойные» нью-йоркские близнецы были выше (411 м). Самый высокий небоскреб расположен в столице Тайваня Тайбэе (508 м). В Эмиратах и Москве грозятся построить 600-метровые гиганты. Что касается конструкции, она необычна. Внутри здания проходит стеклянная труба. Внешняя стена представляет собой cтеклянно-стальную сетку. Клеточки со стороной 7,2 м членятся на более мелкие части. Новый вид стали (linen steel) днем дает переливчатый эффект. Спецпокрытие на окнах раскладывает солнечный свет, создавая радужное сияние. А ночью стекла с оптическими волокнами заманчиво светятся. Этим СКС отличается от своих соседей: Банка Гонконга Н. Фостера (N. Foster) и Банка Китая Й.М. Пея. Форма же его более чем традиционна — это стеклянная призма, придуманная Мисом ван дер Роэ в 1920-х. N

ПРОФЕССИОНАЛАМИЛЮБИТЕЛЯМ

Для одиночек никогда не придумывали специальную архитектурную типологию. Однако и индивидуалисты не ждали милости от архитектуры, активно осваивая авангардное экспериментальное жилье.

текст Лара Копылова фото проект Стивена Холла предоставлен архитектором 03/2005

определение холостяка Есть холостяки «профессиональные» — это монахи. Есть холостяки временные — студенты. С этими все более или менее ясно (так же как с типологией монастыря и общежития: система коридоров с ячейками келий — комнат — плюс отдельно расположенные бытовые службы и прочие важные функции). Гораздо труднее понять, кто такой идейный холостяк (а именно этот социальный тип мы исследуем в настоящем номере). Условимся, что это активный человек, не состоящий в официальном браке и не имеющий детей. Часто он не готов называть себя холостяком, поскольку имеет подругу (подруг). Но если финансовая ответственность за подругу не закреплена юридически, предлагаю считать его все-таки холостяком — иначе как его вообще отличать от семейного индивидуума?

«нюх» на эксперименты Архитектура для холостяков типологии не изобрела, но они сами ищут ее и находят. Замечено, что у таких людей особенно развит «нюх» на экспериментальное жилье. Как только в архитектуре появляется что-нибудь сногсшибательно авангардное, они моментально его осваивают. Архитектор Р. Нирнзее не предназначал свой «дом дешевых квартир» (с. 100) специально для холостяков,  просто сдавать внаем много дешевых квартир было прибыльнее, чем мало дорогих. Но в дом моментально въехали деловые и творческие свободные люди. Ле Корбюзье разработал свои знаменитые экспериментальные дома в Марселе, Лионе и Берлине (похожие, как капли воды) именно ради семьи, которую и воспел в пояснительных записках. Особеннно его волновала судьба женщины, ставшей «жертвой извращения понятия жилья... В этих... буржуазных домах кухня находится в дальнем конце квартиры, где выбивается из сил хозяйка дома как раз в те часы, когда вся семья собирается за столом». Ради воссоединения семьи Корбюзье и настаивал на объединении кухни, столовой и гостиной — очевидно, чтобы хозяйка выбивалась из сил в присутствии семьи. Студийная планировка, за которую боролся Корбюзье, сегодня стала правилом. Но спальню Корбюзье отделял. Позднее холостяки довели принцип студии-лофта до крайности: кровать и ванну ввели в пространство гостиной.

модный «Дом помешанного» Корбюзье не безусловно экстремален. Однако во время строительства марсельского дома жители окрестили его «домом помешанного», врачи-психиатры заявили, что он будет стимулировать рост психических заболеваний, Совет гигиены Франции усмотрел нарушение санитарных норм, а коллеги обозвали трущобами, в которых впору свернуть себе шею. Структура с длинным коридором и нанизанными на него узкими двухэтажными пеналами интересна в культурном отношении, но не удовлетворяет современным понятиям комфорта. Из-за узкого шага (меньше 3 м) и большой высоты квартиры становятся темноватыми колодцами. Несмотря на это, берлинский дом Ле Корбюзье стал модным местом. Там живут и снимают квартиры художники, фотографы и прочие деятели искусства. Дом остается объектом архитектурного туризма, имеет сайт в интернете. По электронной почте можно заказать экскурсию, а также снять  в доме квартиру на несколько дней (по цене гостиничного номера). Лионскому дому повезло меньше: он в плохом состоянии, в нем обитают люмпенизированные иммигранты.

бизнесмены в скворечниках Еще один экспериментальный дом, обжитый холостяками, построен в 1972 году в Токио. Говорят, его автор Кисё Курокава (Kisho Kurokawa) впечатлился советским опытом блочного строительства и придумал капсулу-ячейку размером в одну комнату. 140 кубических ячеек группируются вокруг двух стволов обслуживания. Каждая квартира может менять размеры за счет увеличения или уменьшения количества комнат. Монтаж одной капсулы длится 30 минут. Интерьеры с круглыми окнами-иллюминаторами напичканы компьютерами и прочей электроникой. Капсулы снимают бизнесмены, приезжающие в страну. Курокава назвал их «бетонными скворечниками, куда залетают бизнесмены со своими пташками».

перфорированная карта В 2002 году Стивен Холл  (Steven Holl) cоздал общежитие Массачусетского технологического института. На каждом этаже по три окна в высоту, в типовой комнате девять окон 60х60 см. Фасад похож из-за этого на перфорированную карту. Здание пронизывают коридоры-пещеры, выходящие на фасад дырами с неровными краями. Сейчас это просто общежитие, но со временем оно обещает стать модным местом.

итог Мы вывели три признака холостяцкого жилья: 1) нанизывание стандартных единиц на единый стержень (либо длинные коридоры с маленькими ячейками, либо ствол с капсулами); 2) маленький размер квартиры; 3) студийно-лофтовая планировка, ненужность закрытых комнат (в открытом пространстве стоит все, от кровати до унитаза). n

Р. S. Если честно, опросив знакомых холостяков, российских и заграничных, я поняла: они хотят жить в нормальных трехкомнатных квартирах (гостиная, спальня и кабинет). И как только появляется возможность, туда переезжают.

ПАРАДПЛАНЕТ

В Милане затеяли стройку века. Новый комплекс Миланской ярмарки в центре города, как Потсдамерплатц в Берлине, станет дефиле звезд. Тендер выиграли Хадид, Исодзаки и Либескинд. Вторая часть комплекса — за городом. Там солирует Фуксас. 04/2005

Миланская ярмарка реконструируется. Программа мощной реконструкции состоит из двух частей. Одна часть — историческая ярмарка в центре Милана,  та самая, куда ежегодно ездит туча русских дизайнеров, байеров и заказчиков, без которой невозможно представить себе историю постсоветского интерьера. Другая — новый комплекс в Перо и Ро, городах- спутниках Милана, что на пути из аэропорта Мальпенза (эта стратегически важная дорога связывает столицу европейского дизайна и моды с Северной Европой).

          Ярмарочный комплекс строит архитектор Массимилиано Фуксас. Он выиграл тендер у архитекторов Марио Беллини (Mario Bellini) и Клеменс Куш (Clemens Kusch) и инженера Дарио Франческатти (Dario Francescatti) еще в 2002 году. Заказчиком тендера выступил Фонд Миланской ярмарки, владелец исторической территории. Задание включало 10 одноэтажных павильонов, расположенных вдоль центральной оси. Все это начали строить в 2002 году и в 2005 должны закончить. Фуксас предложил именно то, чего ждут от звезды: запоминающееся художественное и одновременно высокотехнологичное решение. Освоив возможности стеклянно-металлической сетки, он гнет ее во всех проектах. Гнутое стекло напоминает поток воды, бегущий по руслу между павильонами. Драматургия понятна: природная стихия, скованная жесткой ортогональной архитектурой. До Венецианской биеннале 2000 года, где Фуксас был куратором, о нем мало кто знал. Укрепив там свои международные связи, он получил этот заказ. Заказ великолепный, поскольку строительство комплекса на ближайшие годы станет одним из крупнейших событий.

          Новый комплекс позволит району развиваться. Раньше в Перо-Ро был нефтеперегонный завод и всякая другая неприятная промышленность. Загрязнение воздуха превысило допустимые нормы, и в 1992 году завод закрыли. Площадь всего строительства достигнет 2 млн. кв. м, выставочных залов — 530 тыс. кв. м. Под сопутствующие службы выставки отведено 60 тыс. кв. м. Из них 37, 5 тыс. займут трех-четырехзвездочные отели, 9 тыс.— кафе, бары, рестораны и фитнес-центры, а 135 тыс. кв. м — шопинг-моллы магазинов, торгующих товарами Ломбардии. Для гостей предусмотрены 10 тыс. парковочных мест, столько же — для нужд выставки. Комплекс будет окружен 9 гектарами парка и зеленых насаждений. Жители района Перо-Ро долгосрочный проект оценивают положительно, поскольку здесь появится огромное количество новых рабочих мест. И вместо грязного завода — много зелени. Красота! А вот историческая часть в центре Милана  разовьется так: из 440 тыс. кв. м под выставку отойдет 185 тыс. (так как есть новые площади за городом), оставшиеся же 255 тыс. кв. м отдадут под парки, жилье, офисы, культурные центры и административные здания. Вот на этот кусок в 2004 году и состоялся тендер.

          Тендером Миланской ярмарки организаторы очень гордятся: его методология уникальна. Сначала подрядчик Фонда Миланской ярмарки  Sviluppo Sistema Fiera опубликовал задание. Соревновались группы компаний — консорциумы, в которые входят девелоперские и архитектурные фирмы. Они должны были сделать градостроительные и экономические предложения, подсчитать бюджет. Из откликнувшихся  выбрали восемь, заказали им проекты. Затем проекты рассмотрели эксперты, которых рекомендовали мэры Милана, Перо и Ро и губернаторы Ломбардии и провинции Милан. Одиннадцать экспертов (в основном европейцы из приличных университетов) представляли разные области: архитектуру, ландшафтную архитектуру, урбанистику, социологию, большие инфраструктуры, историю, экономику, транспорт и эстетику. Для политкорректности в совет вошла одна женщина. Как ни хорохорятся западные архитекторы, мол, красота в архитектуре не главное, эксперт по эстетике в совет все же вошел. Причем этим экспертом и оказалась дама. Как-то приятно, что исторически в Италии женщины отвечают за красоту. Свадебным генералом стал профессор Кеннет Фремптон (Kenneth Frampton), чья история современной архитектуры для любого студента — просто букварь.

          В финале соревновались три консорциума: два из них украшал букет известных архитектурных имен. Забавный принцип подбора. Группу CityLife поддерживали Хадид–Либескинд–Исодзаки и местный малоизвестный Маджорра. У Risanamento Spa своя звездная тройка: Фостер–Гери–Монео (Foster–Gehry–Moneo), и местный архитектор Зукки. Для Pirelli Real Spa в одиночку недальновидно трудился Ренцо Пьяно (Renzo Piano) — и проиграл. Выиграла тройка Хадид–Либескинд–Исодзаки. Чем они лучше Гери и Фостера — неясно, разве что моложе на двадцать лет. Тендер не архитектурный конкурс. Как правило, это соревнование экономическое, а не художественное. Сравниваются бюджеты и функциональные программы. Архитекторы для тендера делают эскизные проекты, а по ним судить о качестве архитектуры трудно. Ясно, что звезды поработали скорее именами, нежели как-то иначе. Причем звездные имена были  не только у консорциумов-финалистов, но и у остальных пяти, вошедших в шорт-лист. Какой бы консорциум ни победил, «парад планет» все равно бы состоялся. N

ЛАКОМЫЙКУСОЧЕК

Пекин сегодня называют стройкой века. Безграничные его пространства манят иностранных архитекторов. Их хиты появятся к Олимпийским играм 2008 года. Проблемы, с которыми столкнулась китайская столица, очень близки проблемам столицы российской. текст Лара Копылова  фото предоставлены архитекторами 05/2005

Архитектурный эпицентр Среди западных архитекторов царит эйфория по поводу Китая. В прошлом году состоялась первая Пекинская архитектурная биеннале. Хотя результаты ее оцениваются экспертами как средние, сам факт этой выставки говорит о появлении нового архитектурного эпицентра. Действительно, биеннале в цифрах впечатляет: 8 площадок, 200 тысяч выставочных кв. м, 10 тысяч участников, 2 миллиона посетителей. Но художественным качеством и новизной она никого не поразила. Многие русские архитекторы на вопрос, что им запомнилось на биеннале, ответили: «Ничего». Хиты интернациональных звезд, разрекламированные в прессе, пока не построены. Олимпийский стадион Херцога и де Мерона, оперный театр Поля Андрё, здание китайского телевидения Рема Кулхааса, отель Бернарда Чуми появятся через год-два-три, ближе к Олимпийским играм 2008. Они должны стать уникальными, но пока нет построек, и обсуждать нечего. Одно из удачных зданий — штаб-квартира Банка Китая. Братья Пей, американские архитекторы китайского происхождения, придумали удачный атриум. Он оригинален благодаря круглым отверстиям, которых потребовала практика фэн-шуй (см. с. 134).

Этнический «любовный треугольник» Россия, Запад и Китай как «архитектурные субъекты» занимают довольно забавные позиции друг относительно друга. В Европе в области строительства наступила стагнация. Толпы архитекторов (особенно немецких и итальянских) бродят неприкаянные. Срочно нужны новые рынки. У Запада две пассии: Китай и Россия. Обе страны — лакомые кусочки. Со своей стороны, они борются за внимание Запада, и Китай пока выигрывает. Западных архитекторов в Китай активно зовут — и известных, и не очень. Россия тоже ждет иностранцев и заранее любит. Большинство звезд уже у нас побывали, но заказы получили не все. Самый громкий проект — Мариинка Доминика Перро в Петербурге — чуть не увяз в наших законах, которые что дышло. В Китае законодательство дружественно по отношению к иностранным архитекторам (и стало таким еще в 1993 году). Застройщики с опытом работы в Гонконге пробили необходимые законы. И европейские и американские архитекторы туда рванули. В их речах на биеннале звучала упоенность бесконечным пекинским пространством, в котором всегда присутствует линия горизонта. Еще большую упоенность порождают бесконечные перспективы китайского рынка. «Европейские архитекторы счастливы работать на территории, которая будет застраиваться в течение следующего тысячелетия».

          В развитии российской и китайской архитектур много общего. В столицах есть похожие слои: сталинская архитектура, которую китайцы у нас копировали, и архитектура капитализма, озабоченная поисками национального содержания. Один из кураторов Пекинской биеннале на лекции в Москве объяснил: если национальное содержание ищет власть, а архитектор под нее подлаживается, это называется «политический регионализм»; а когда архитектор ищет это содержание сам, это «критический регионализм». В Москве названным направлениям соответствуют официальный лужковский стиль и более просвещенное «средовое движение». Авторитетный архкритик Дейан Суджик сообщил в журнале Domus: в Китае идут горячие споры о стилях, о национальной идентичности и чужеземном влиянии. В спорах, которые ведутся на сайтах, участвуют тысячи.

          Хотя для Запада и Россия, и Китай — провинциальные государства, наши люди, попадая в Срединную страну, чувствуют себя европейцами. И рассказывают о Пекине ровно так, как европейцы о Москве. Архитекторам Европы интересно у нас аутентичное, экзотика, кулёр локаль. Пряничные церкви XVII века и даже лужковские башенки — забавны, потому что пахнут азиатчиной. А интеллигентные европейские здания Скокана и Григоряна они скорее всего не заметят, потому что у них там, в Европе, это норма. Так и наши в Пекине китайский модернизм проигнорировали. Общее мнение выразил Андрей Чельцов: «Интернациональную архитектуру я смотрю в Европе. Объясните, зачем мне ради нее переться в Пекин?»

Москва и Пекин — города-коллажи Ниже мы публикуем впечатления о Пекине трех российских архитекторов. Один из них, Владимир Крогиус, часто бывал в этом городе по службе, остальные двое съездили в столицу Китая как участники упоминавшейся архбиеннале.

Андрей Чельцов, архбюро «А-Б»: «С точки зрения познавательной современная архитектура Пекина интересна. С точки зрения «нравится — не нравится» — не нравится. Так же плохо, как и в Москве: те же небоскребы с «национальными шапочками», будь это московская башенка или китайская пагода. Вот Великая китайская стена — другое дело. Стена сделала мне лоботомию. Возле нее есть бобслейные трассы. Ты садишься в «корыто» из нержавейки на колесиках и мчишься вниз. Это самое главное впечатление. Мужчины в Пекине выглядят так, как будто они только что сняли солдатские костюмы, а женщины — как будто они только вчера перестали пеленать ноги. Настолько у них семенящая походка».

Владимир Крогиус, Институт реконструкции исторических городов, зам. директора по научной работе: «В архитектуре Пекина наблюдается огромная пестрота. Иностранные специалисты в Китае не очень скованы ограничениями, поэтому они строят, что умеют. В 90-х произошел вкусовой перелом с очень странными проявлениями, подобными лужковскому стилю в Москве. Появился «китайский» стиль: формы загнутых вверх крыш смешно накладывались на корпус огромного здания, и так смешивались старые формы, хай-тек и крупноблочное строительство. Но это вчерашний день. Сейчас очень активно внедряется небоскребное строительство, как в Гонконге. Контрастна этому необычайная бедность населения.

          Первое мое впечатление о Пекине было отнюдь не дальневосточное. В Северном Китае, где сильно маньчжурское влияние, народ рослый и крупный. Кварталы на окраине Пекина очень напоминают старые кварталы Самарканда и Ташкента — по типу застройки, по тому, как люди питаются, передвигаются и т.д. Пекин полон гуляющим народом, на 99% это китайцы, а не туристы. Огромные толпы людей на улицах, потоки велосипедов, которые идут в восемь-двенадцать рядов. Машин все больше и больше, но в Китае строят множество хайвеев, и это как-то решает проблему».

Алексей Кононенко, бюро «Обледенение архитекторов»: «Пекин с Москвой сравнивал еще Мандельштам в эссе о Сухаревке. И вправду, что-то общее есть. Обе столицы концентричны, с пустотой в середине и т.д. Но если Москва напоминает часы с подземной разметкой (двенадцать станций кольцевой линии метро), то Пекин, с его строгой ориентацией и восемью основными направлениями, скорее — компас. Московские часы круглы, как карманная луковица, компас Пекина — квадрат. Москва изменчива, Пекин постоянен.

          Сохрани Москва свои Сухаревку с Хитровкой, деревянную застройку хотя бы фрагментами, теплый домашний дух, ремесленные и торговые слободы-хутуны, она куда больше походила бы на современный Пекин. И модные билдинги с грамотными транспортными узлами, которые так пока и не пробились на Москве, не стали бы помехой. Рядом со знакомыми нам образцами сталинско-маоистского или лужковско-сяопинского строительства есть в Пекине и вполне приличные объекты интернационального минимализма, однако объектное восприятие быстро отходит на второй план, уступая место среде, с ее восходящими потоками.

          В нашей переделанной Москве все проваливается под землю, в Пекине все висит в воздухе. Висят газеты, целлофановые пакеты, воздушные змеи и искусственные звезды. Осип Эмильевич ошибался, считая Пекин континентальным городом. Пекин расположен на равнине, спускающейся к желтоморскому порту Тянь-цзянь, а там до Тихого океана рукой подать, может, в этом все дело. А может быть, в том, что, как сказал мне харбинец Николай Заика, Китай сейчас не идет вверх, а летит».